Шри Ауробиндо. «Савитри» — уникальное, не имеющее аналогов эпическое произведение Земли

Эпическая поэма Шри Ауробиндо «Савитри» основана на древней ведической легенде о преданной жене царевне Савитри, которая силой своей любви и праведности побеждает смерть и возвращает к жизни своего умершего мужа царевича Сатьявана. Шри Ауробиндо раскрывает символическую суть персонажей и сюжета древней легенды и использует ее для выражения собственных духовных постижений и свершений. При создании эпоса он ставил задачу выразить в слове высшие уровни Сверхсознания, доступные человеку, чтобы помочь всем духовным искателям соприкоснуться с этими уровнями и возвыситься до них. Результатом стала грандиозная эпическая поэма в 12 Книгах (49 Песней) общим объемом около 24 000 строк, являющаяся наиболее полным и совершенным выражением уникального мировоззрения и духовного опыта Шри Ауробиндо с его глобальным многомерным синтезом, а также самым большим поэтическим произведением, когда-либо созданным на английском языке.

Эпос «Савитри» представляет собой глубокий органичный синтез восточного и западного миропонимания и культуры, материализма и духовности, мудрости незапамятных веков и научных открытий настоящего, возвышенной классики и смелого модернизма, философии и поэзии, мистики и реализма, откровений прошлого и прозрений будущего. Здесь мы встречаем и поражающие воображение описания всей иерархии проявленных миров, от низших инфернальных царств до трансцендентных божественных сфер, и пронзительные по своей глубине и живой достоверности откровения немыслимых духовных реализаций, и грандиозные прозрения о сотворении мира, о вселенской эволюции, о судьбе человечества. Это откровение великой Надежды, в котором Любовь торжествует над Смертью, а человек, раскрывая истину своего бытия, побеждает враждебных богов и неотвратимый рок.

* * *

Шри Ауробиндо — Sri Aurobindo. САВИТРИ — SAVITRI. Легенда и Символ — A Legend and a Symbol

Книга III. Книга Божественной Матери — Book III. The Book of the Divine Mother

Песнь 3. Обитель Духа и Новое Творение — Canto 3. The House of the Spirit and the New Creation

Великий йогин царь Ашвапати, лидер духовных исканий человечества, совершает могучую Йогу, ища духовную силу, которая могла бы полностью освободить человечество и избавить его от неведения, лжи, страдания и смерти. На первом этапе своей Йоги он раскрывает собственное истинное «я» — свою душу (это описывается в Песни 3 «Йога царя: Йога освобождения души» Книги I «Книги Начал»), затем он преобразует все свое существо в чистый и светоносный сосуд души и благодаря этому в него начинают нисходить все более высокие духовные энергии (это описывается в Песни 5 «Йога царя: Йога свободы и величия духа» Книги I «Книги Начал»). Когда эта духовная трансформация становится достаточно полной, царь-йогин начинает воспринимать тонкие миры и обретает возможность странствовать по ним. Ему открывается вся лестница проявленных миров — от высших божественных сфер до низших инфернальных царств — и он начинает восхождение по всем проявленным уровням Бытия, открывая и осваивая их для человечества и стремясь достичь Источника Проявления, чтобы низвести его высочайшую спасительную Силу в земной мир. Путешествие царя-йогина через миры описывается в Книге II «Савитри» — «Книге Странника миров».

На вершине высочайших миров он предстает пред Запредельным Непостижимым Высочайшим Абсолютом, и кажется, что пред этой Непознаваемой Реальностью все миры иллюзорны и весь его поиск и восхождение были напрасны. Но вдруг выясняется, что этот Непостижимый Абсолют не был последним словом и последним актом Бога. Из Непостижимости вдруг является Она… Душа и творящая Сила Абсолюта… Божественная Мать Миров… И все оказывается не напрасным, все спасено… Царь-йогин видит Ее и начинает окончательное восхождение к Ней. В результате он оказывается в высочайшей Обители Духа и видит там Новое Супраментальное Творение, которому предстоит проявиться на Земле, принеся на нее Мир Духа… В Песни 3 Книги III описан этот высочайший Супраментальный Мир.

Перевод этой Песни сделан на более раннем этапе моей переводческой работы. В последующие годы я его дорабатывал, однако он нуждается в дальнейшей доработке. Тем не менее в нем много удачных и сильных мест. Пока выкладываю его «как есть» для первого общего знакомства русскоязычных читателей с одной из ключевых Песней божественного эпоса.

* * *

ОН ШЕЛ теперь к труднейшему свершенью.

Искал он То — источник бытия, —

Откликнувшись знаменью высшей Тайны,

Что знает Истину вне нашей мысли

И мир блюдет своим всезрящим оком.

В незыблемом безмолвии души,

Всем существом стремясь к единой цели,

Величествен, покоен, одинок,

Он восседал, надеждой во плоти,

На пьедестале царственном молитвы.

Искал он мощи, незнакомой миру,

Всевластия, что не под силу смертным,

Сиянья Истины, доныне тайной,

Согласья своего Истока свыше.

Но с высей жутких не слетало гласа;

Закрыты оставались вежды вечные.

Ничто не открывалось. Пустота,

Тщетна, нейтральна, угнетала годы.

В строеньи человеческой природы,

Вовеки ограниченной и скованной,

Он ощущал сопротивленье косное —

Гигантское глухое отторженье

В слепой основе нашей несознательной,

Упрямое немое отрицанье

В глубинах жизни, в недрах мирозданья,

Слепое «Нет» в источнике вещей.

Сокрытое сотрудничество с Ночью,

От взора прячась, даже в нем осталось:

В его земной природе все ж таилось

Родство с ее родившим Несознаньем,

Единство призрачное с прошлым минувшим

Хранилось в оболочке мира прежнего,

Сокровищем секретным тьмы, не узнано

В той сумрачности озаренным разумом,

И в подсознанья шепотах иль в снах

Ропща на выбор разума и духа.

Его предательские элементы

Рассыпались, подобно скользким зернышкам,

Чтоб Истина, входя, на них ступила

И поскользнулась и, запнувшись, пала,

И прежних идеалов голоса

Скитались, причитая и стеная,

Молили о небесном снисхожденьи

К столь милым нам земли несовершенствам

И к слабостям природы нашей смертной.

Теперь стремился он найти и выгнать

Ту малость в нем, что предавала Бога.

Он обнажил все шири темные Природы,

Все крипты мрачные ее с огнем обшарил,

Где беглые инстинкты, мятежей зачатки

Могли найти укрытье в тьмы святилище

От белизны пламен небес всечистящих.

Казалось, все, что было в нем от твари,

Что было небожественным, — избылось.

Все ж крохотный оплот инаковластья

Таился в нем, очаг незрячей силы.

Ведь Несознанье тоже бесконечно;

Чем низших глубей наш коснется взор,

Тем глубже, глубже тянется оно,

Разверзнувшись пучиною бездонной.

И вот, чтоб тварный крик не портил Истины,

С кровавым корнем вырвал он желание

И для богов открыл свой светлый храм.

Так вынес он Пречистого касание.

Свершилось высшее Преображенье.

Пред ним простерлась лишь его душа,

Объемля ум и тело, океаном;

Он, охватив собою мирозданье,

Соединил в себе «внутри» и «вне»

И сделал жизнь гармонией вселенской,

Державою всеполнящего Бога.

И в той универсальности безмерной

Не только дух и ум его, без края,

В себя вместили каждый дух и ум, —

Преобразились даже плоть и нервы,

Едины плотью став со всем, что суще;

Он ощущал своею радость всех,

И горести он разделял со всеми;

В безбрежном сострадании своем

Он, океаном, нес творенья бремя,

Как жертву всех существ несет земля,

Скрывая в глубях Божьи мир и радость.

Исчез бескрайний свиток разобщенья;

Природа вся в единстве тайном Духа

Вкушала вновь единое блаженство.

Исчез разрыв, что разделяет души,

Исчез барьер меж космосом и Богом.

Был превзойден предел сковавшей формы

И памяти стесняющий рубеж;

Был сорван прочь всепокрывавший ум;

Он растворился навсегда отныне,

И было лишь единое Сознанье,

Что сотворило сей великий мир;

И были ныне только свет и сила.

Растаяв мимолетным тонким следом,

Ничтожный эго круг навеки скрылся;

Исчезло обособленное «я»,

Ни чувства не оставив, ни следа,

В неохватимом тождестве духовном.

Теперь его природа в том единстве

Была одним движеньем во Всеобщем:

Смотря в себя, он знал, что все есть Он;

Был дух его Всеобщего посланцем,

Что отвернулся от себя в стремленьи

Единым стать с единственным Всевышним.

Он превзошел устои человека,

И в сердце, что скрывало Неизбывного,

Забился пульс могучий божества,

И ум, что ощупью находит знанье,

Сменился высшей Истиной всезрящей,

И стала жизнь вселенской Жизни током.

Он, покорив рубеж верховный мира,

Самоосуществлен, самоисполнен,

Ждал восхожденья за пределы мира,

Ждал нисхожденья, что спасет весь мир.

Великий Светоч, Символ обнял землю,

Прозрачные взирали откровения,

Вокруг простерлись шири освященные,

Предстали рядом мудрые безмерности,

И светлые приникли отдаленности,

Столь близкие теперь и столь родные.

В той ясности бездонной сдали чувства,

Неслышны стали бренные гласы,

И Мысль без сил ушла громадой бледной,

Как бог усталый, в глубь морей заветных.

Упали одеянья смертных дум,

И обнаженным знанье в нем предстало

Пред очи абсолютного всезренья;

Судьбы необоримый гон прервался,

Закончился Природы бег бессонный:

Утихомирились боренья воли

В незыблемом Всесильного покое.

Жизнь, ширясь немо, в членах улеглась;

Пределы превзойдя, отринув страх,

В раздольности нагой она вместила

Бессмертия бескрайнее прозренье.

Вот замерло последнее движенье,

И тотчас всё сковала неподвижность.

Незримой тяжкой дланью Трансцендентный

Все существо и каждый член его

Скрепил печатью необъятной Духа:

Он канул в Бесконечность, в транс безбрежный.

Как странник, что плывет к заветным землям,

Сквозь бездны вод влеком дыханьем Божьим —

В безвестность над пучиной океанской, —

Душа его слепой презрела Космос

И вырвалась из звездных сфер Пространства.

Прочь от всего, что зиждет мерный мир,

К таимым вечностям она нырнула —

От пенных волн ума обратно в глуби,

Что в нас лежат в безгласном сне всезрящем.

Над сферою изъянной слов и мыслей,

Вне зренья, что опоры ищет в формах,

Теряясь в безднах Света Сверхсознанья

Иль в пустоте Небытия безвидной,

Путь пролагая в Несоизмеримом,

Через несамость, самость и внесамость,

Преодолев ума пределы-грезы,

Он, наконец, вошел в исток свой вечный.

В широких беспечальных высотах,

Которых не тревожит вопль крылатый,

Чист, безмятежен над игрою смертной,

Простерся духа воздух, тих, недвижен.

Там ни начала нет, ни окончанья;

Там зиждется вседвижущая сила;

Там труженик эпох находит отдых.

Там не кружится в безднах мир смятенный —

Гигантский механизм под взором духа;

Там не скрежещет шестернями рок;

Союз добра и зла в одной груди,

Борений стон в самой любви объятьях,

Опасность, боль эксперимента жизни,

Что размеряют Случай и Нелепость,

Азартный риск ума, что ставит на кон

Людскую жизнь в игре богов бесстрастных,

Светотенями зыбкими идей

Обманывает внешнее сознанье

И в снах немой свидетельной души

Творит, ошибкой, мир полуреальный,

Где знанье — лишь неведенье в исканьях,

Где жизни шаг неровен и бессвязен,

Его обличье замысла без цели,

Его переплетенье лжи и правды —

В том неподвижном, неизменном царстве

Ни места не находят, ни причины:

Лишь духа мощь недвижная там правит,

Неколебима в Вечности покойной,

В ее всеведущем, всевластном Мире.

Там мысль не бьется с мыслью, правда — с правдой,

Там нет войны противоставших истин;

Там нет полуслепых заблудших жизней,

Что в череде случайностей влачатся,

Нет мук сердец, что вынуждены биться

В телах инертной массы Несознанья.

Вооружась таинственным Огнем,

Неуязвимым и неугасимым,

Там стражи Вечности хранят ее закон,

Что зиждется, незыблемый вовеки,

На основаньи Истины гигантском

В ее чертоге чудном, беспредельном.

Там, на своем немом духовном ложе

В неизменимой трансцендентности

Природа постигает свой источник

И трепету миров неисчислимых

Согласие дает, тиха, недвижна,

Незыблема в покое неизбывном.

Всезиждущ, всенесущ и отрешен,

В своем неколебимом равновесьи

Свидетель озирает тварный мир,

Безмерным Оком, зрящим все, что суще.

В покое отстраненном вечных высей

Над трепетной пульсацией творенья

Укрылся он в своей безбрежной сути,

Где с ним был лишь всевидящий Единый.

Всесильный Разум, не стесненный Мыслью,

Жизнь без границ, что шире, чем Пространство,

Бескрайний Дух, не верящий во Время,

Он ощутил конец вселенских мук,

Он стал нетленным, нерожденным «Я»,

Он тайны Бесконечности постиг.

[Или:

Конец познал он долгой боли мира,

И стал он нерожденным «Я» нетленным,

В собранья Бесконечности вступил он.]

Вселенский гул умолк в тиши предвечной,

И прекратилась связь созданий бренных,

Природы сонм бескрайний опустел.

[Или:

И разомкнулась связь с твореньем бренным,

И опустел Природы мир несметный.]

Все вновь сокрылось в семени безвидном,

Весь мир затих на бесконечный час.

Хоть дольняя Природа, что он минул,

Внизу простерла ширь полей бессчетных,

Ее безмерный труд затих вдали —

Словно бездушный сон прервался все же.

Ни гласа не неслось с высот Безмолвий,

Ни отклика из одиночеств снизу.

Всепрекращенья тишь воздвиглась, вечность

Затишья пред рождением богов;

Космическая Сила, замерев,

Ждала безмолвно высшего указа,

Незримой Трансцендентности веленья.

И вдруг разверзся в нем глубинный взгляд.

Как море, что в свои взирает глуби,

Единство осознало суть свою,

И он обрел себя в мильонах форм.

Блаженство, Сила, Свет, огонь Любви

В безбрежные объятья всё вобрали;

В объятьях этих, на груди Единства

Свою постигло правду Бытие,

И каждый стал душой и миром всех.

Великие космические ритмы

Одной Души несли сердцебиенья;

Все чувства были огневстречей с Богом,

Весь ум — единой многострунной арфой,

Вся жизнь — хоралом несчислимых жизней:

Миры несметны были, Дух — един.

То знанье стало семенем вселенной:

То семя облеклось надежно Светом

И плевелов Неведенья избегло.

И вот из транса тех Объятий дивных,

Из пульса всеобъемлющего Сердца,

Из торжества беспримесного Духа

Возникло, чудом, новое творенье.

Несметных бесконечностей стремнины,

Смеясь, струили счастье без пределов

И жили в общности неисчислимой;

Миры, где Бытие вольнО, безмерно,

Не прибегая к мысли, воплощали

Свободную от эгоизма Самость;

Живой восторг энергий беспечальных

Соединил Вневременье и Время,

Два полюса единой благодати;

И распахнулись белые безбрежья,

Где все живет в объятиях всего.

Вне всех раздоров и противоречий

Все были Духом связаны со всеми,

Обручены с Единым нерушимо:

Был каждый самоценен, уникален,

И каждый, как свою, знал жизни всех,

Ладами Беспредельности единой,

И постигал в себе весь универсум.

Великолепный центр в безмерном вихре,

Взнесенный к высоты своей зениту,

Простертый до своей последней шири,

В божественном своем самоблаженстве

Воспринимал себя в несметных «я»:

Он неустанно заключал в себя

Безличностного личности и формы,

Как будто бесконечно продолжал

В безудержном восторге умноженья

Периоды бескрайних дробей вечности.

Никто не оставался безучастным,

Никто не жил для одного себя,

Но лишь для Бога в каждом и во всех,

И в каждом жили все невыразимо.

И не было Единство однообразным,

Являя сонмы собственных аспектов,

Неся, как на незыблемом подножьи,

В извечной непреложности своей,

К спонтанному служенью принужденной,

Прикосновенья стоп неисчислимых,

Беспечный внешне танец — тонкий план

Великих, бесконечных сил вселенских,

Захваченных игрою совершенной.

Обличие свою узрело суть

И сделало несметные различья

Улыбчивой игрою единенья:

Все были Односущего частицами,

Всё ж целость бытия во всех таилась.

Раздор предстал любви борьбою сладкой

В гармонии объятий неразрывных,

И тождества всемирящее счастье

Многообразье множило богато.

Здесь, на границе крайностей опасных

Игра всех игр достигла апогея,

Где из божественной самоутраты

Родится радость самообретенья

И в ней, усладой высшей, — единенье,

Восторгом неделимого блаженства,

Что ощущает общность Абсолюта.

Здесь места не было слезам страданья;

От центра к центру сладкой благодати

Стремился опыт чудных откровений:

Блаженство было истиной вещей

Пречистой и не ведающей тленья.

Природа стала светлым ликом Божьим:

Самодержавна, самооткровенна,

Повсюду мудрость совершала труд свой,

Всеизобилье Света без пределов,

Всеподлинность интуитивной Правды,

Великолепье, страсть творящей Силы.

Стремительные мысли-озаренья,

Из вечности всеведущей являясь,

Будили быстролетные деянья.

Из недр Безмолвья смех рождался, слово,

И ритмы Красоты в тиши Пространства,

И знание в бездонном сердце лет.

Все без утайки открывались всем:

Единый нескончаемый экстаз,

Любовь пылала тождеством столь близким

И трепетным в пульсирующем сердце

Той необъятной светоносной жизни.

Всевиденье, что порождает общность,

Единочувствие согласных нервов,

Всеслышанье, что внемлет звуку мысли

И понимает глас ритмичный сердца,

Всеосязанье без посредства тела —

Здесь были атрибутами сознанья

И углубляли единенье душ.

Великий гранд-оркестр духовных сил,

Диапазон общенья душ бескрайний

В лады гармоний стройных облекали

Глубокое, безмерное Единство.

[Или:

Безмерный гранд-оркестр духовных сил,

Несметногласый хор несчетных душ

В созвучии глубоком, необъятном

Единую Гармонию творили.]

Взнесенный в эти новые миры,

Он частью стал всеведущего взгляда,

Обителью всеполнящего света,

Волною в море всеедином мира.

В уме его сошлись умов мильоны,

В устах его звенел глагол вселенной,

В груди его пылал вселенский пульс.

Он ощущал шаги бессчетных воль,

Идущих в унисон к единой цели.

Поток, неиссякающий вовеки

И вечно зарождающийся вновь,

Движеньем тысяч миротворных струй,

Водоворотов сладости нетленной,

Стремил, виясь, в его несметных членах

Тихие токи радости извечной,

Блаженство мириад единых душ.

В том беспредельном взрыве совершенства,

Чья власть внесла стабильность в ток вещей,

Узрел он планов света иерархию,

Пожалованных той стране верховной

В величественном государстве Бога.

Всяк, правя в унисон с единой Истиной,

Вмещал градации лучистой радость,

Единствен в типе красоты своей,

В своем своеобразьи совершенен —

Одной глубокой истины обличьем,

Что выражало абсолют ее,

Со всеми общным в сладком разнообразьи.

Всяк с ближними своей делился силой,

Но не ослабевал, ее даря;

В мистическом обмене обоюдном

Они взаимно обретали благо —

Взрастали и беря, и отдавая,

Всех остальных они в себя вмещали,

Их чувствуя своими дополненьями,

Едины в мощи, в счастьи многоликости.

И в сфере, где Единство разделилось,

Чтоб ощущать восторг в отдельных «я»,

Одно к Всему влеклось из одиночества,

А Многость обернулась к Одному.

Все раскрывая, все творя, Блаженство,

Чтоб истинам божественным дать формы,

В их таинстве глубоком сочетало

Знамений Несказанного блистанья,

Взвив пламень красок в воздухе бесцветном

Пред белой чистотой Души Свидетельной.

Та радуга оттенков чудоцветных

Цвела, Всевышнего волшебной призмой,

Его блаженство, красота и сила

Причиною творения предстали.

Великое Сознанье-Истина

Вбирало эти знаки, донося их

До детского божественного Сердца,

Что озирало их, смеясь в восторге,

Ликуя в тех обличьях трансцендентных,

Живых, как истины, что жили в них.

Там белая нейтральность Духа стала

Ареною чудес и местом встречи

Заветных сил Вневременности дивной:

Она Пространство населила Богом,

Сквозь Время разлилась всевечной мощью,

Явила сладостным манящим ликом

Красу и чудь своей Любви и Силы.

В космической обители своей

Жила привольно вечная Богиня,

Играя с Богом, словно Мать с дитятей,

А тот играл в игрушки вечных истин

В ее объятьях, в космосе любви.

Все, что себя лишилось в нашем мире,

Там обрело божественность свою.

Те Силы, что подводят наше сердце

И заблуждаются здесь, в бренной жизни,

Там полновластно Истиной владели

И в радости достигли совершенства,

Создатели безгрешного творенья,

Хозяева безмерности своей.

Там Разум, солнцем виденья лучистым,

В творенья облекал блистанье мысли

И странствовал в мирах своих мечтаний.

Воображенье — чародейский жезл —

Могучим взмахом вызвало воочью

Неведомого мир непостижимый,

Простерло властно в ширях золотых

Фантазий Истины радужнокрылье

Иль сердцу интуиции счастливой

С восторгом пело ноты-грезы Чуда,

Что внемлющей душе несут Реальность.

Могуществом своим, что может сделать

Непостижимость подлинной и близкой,

Оно смогло Единого призвать

Жить божеством во храме идеала,

Вселило в мысль и в сча; стливое чувство

Свет-ипостаси Божьего всесилия,

Живые «я» единого Всевышнего,

И речь, что оглашает несказанное,

И луч, явивший тайные Присутствия,

И формы, в ком Бесформный светел девственно,

Глагол, что опыт к нам ведет божественный,

Идеи, что толпятся в Бесконечности.

Там мысль и факт не разделяла бездна —

Они перекликались словно птицы;

Над волею господствовала мысль,

Деянию повелевала воля.

Гармония объединяла души.

Там с вечностью соединилось Время

И в том нашло свое обожествленье.

Там Жизнь, не уставая от забав,

Со смехом на устах, с восторгом в сердце

Резвилась в Божьих приключеньях светлых,

В его игре случайности счастливой.

В своей искусной пылкости каприза,

В своем преображающем восторге

Она во Времени, как план, простерла

Событий увлекательнейший пазл,

На повороте каждом соблазняла

В перипетий все новых откровеньи

К самооткрытью, что конца не знало.

Без устали она вовек творила

Преграды, чтобы воля их сломала,

И авантюры для дерзаний сердца,

И изумляла мысль в твореньях новых,

Чтоб Истину являть с нежданным ликом,

Иль радостью знакомой возвращалась,

Как будто милый стих звучал опять.

У Матери Всемудрой на груди

Она так весело играла в прятки:

Художница, полна мироидеей,

Она бы никогда не исчерпала

Несметных замыслов и приключений

В разумных формах, в новой жизни грезах,

Что звали испытаньем и соблазном.

От однообразия не уставая,

От изменения не утомляясь,

Развертывала без конца она

Подвижное изменчивое действо —

Боговосторга драму-таинство,

Мироэкстаза гимн живой эпический

Иль какэмоно значимых обличий —

Вдруг перспектива, свернутая в свиток,

Там сцены разворачивала оку

В погоне яркой форм, себя являвших,

В души душой преследованьи пылком,

Богов исканьи и обнаруженьи.

Материя здесь — лишь сгущенье Духа,

Шедевр счастливой внешнесути «я»,

Сокровищница образов продленных,

Где чувства могут строить мир блаженства:

Обитель нескончаемого счастья,

Она часы вселила в милый кров.

Там чувства стали руслами души

И даже самое младое мысле-чадо

Прикосновенье высшего являло.

Субстанция здесь стала арфой «Я»,

Сетью для непрестанных молний духа,

Магнитом интенсивности любовной,

Чей пылкий пульс и обожанья вопль

Влек дивную, благую близость Бога.

Ее сплоченность стала массой неботворной;

Ее устойчивость и долговечность чар

Предстали светлым пьедесталом счастья.

Тела, что свиты смыслом Божества,

Души с душой объятий длили близость;

Касанья, взора внешнего игра,

Тепла, нежна в субстанции той чистой,

Являла пыл и трепет сердца радости,

Лучистых, ввысь парящих мыслей разума,

Блаженства духа неизбывно-чудного;

Извечно жизнь хранила свой восторг,

Его нетленный пламень, клич немолчный.

Все, что здесь бренно, там бессмертно жило

В гармонии прекрасной, тонкой, гордой

Материи, что свет лепил духовный.

Здесь строй часов гласил Закон извечный;

Ласкала взор бессмертных форм надежность;

Там Время — Вечности наряд прозрачный.

Как зодчий, «я» живой утес ваяя,

Явленье воздвигало виллу Яви

На бреге Бесконечности морском.

На фоне славы тех духовных сфер,

Их параллель и противоположность,

Плыла в затменьи сумеречной тенью,

Как будто стало веществом сомненье,

Мерцая бледно, трепеща, колеблясь,

Другая, эта схема мирозданья,

Строенье двух обширных отрицаний.

Мир, что не знает сущего в нем Духа,

В трудах свой ищет смысл, свою причину;

Дух, что не видит мира, что он создал,

Материей затмлен, обманут Жизнью,

В борениях стремится проявиться,

Стяжать свободу, знанье и всевластье;

Единой дисгармонией повязаны,

Все ж эти расходящиеся линии

Друг с другом не встречались вообще.

Три Власти ход его вели нездравый:

В начале — несознательная Сила,

Потом — душа, что борется во плоти,

В конце — безмолвный дух, отвергший жизнь.

Лишь, тусклой интерлюдией несчастной,

Сомнительную истину свою

Ума вопросам этот мир являет,

Невежественной Силой понуждаем

Играть свою непознанную роль,

Писать ее рассказ бездоказательный

Ее несознающий план-мистерию,

Загадку существа, из Тьмы рожденного

От брака Неизбежности и Случая.

И этот мрак таит наш высший жребий.

Как хризалида истины пресветлой,

Он в тесном коконе своем скрывает

Крылатое сияющее чудо —

Иначе, плен Материи покинув,

Оно бы упорхнуло в Ширь без форм,

В Непостижимого исчезло б таинстве,

Растратив красоту свою впустую,

Не довершив судьбы волшебной мира.

Хоть мыслят в нем сейчас лишь грезу духа

Иль призрак одержимого ума,

Из старого восстанет новый мир,

Неска; занное огласится Знанье,

Пробьется райский цвет Красы запретной,

Боль и услада скроются в Блаженстве.

Возмолвит, наконец, оракул безъязыкий,

И Сверхсознанье на земле придет в сознанье,

И Вечный чудеса низринет в пляс Времен.

Пока же мнилось все простором тщетным,

Несметно населенным бесполезно,

Развернутым Энергией заблудшей

Для ока зрителя, что безучастен

К бессмысленному шоу перед взором:

Нем, самопоглощен, тот созерцает

Толпу чудную, что течет куда-то, —

Как будто ждет конца, что сам предвидит.

Он видел мир, что есть, из мира, что грядет.

Там, на далеком краешке сознанья

Он угадал, скорей, а не увидел,

Непрочный, бренный кружащийся шарик,

И там, на нем, забытой тщетной грезой,

Подобьем хрупким оболочки духа,

Бесплотной тенью — собственное тело

В объятиях мистического сна.

Оно казалось мифом, чуждой формой.

Чужим предстал тот смутный дальний мир.

Лишь Самость подлинной была, лишь Вечность.

Но вот из низших борющихся планов

К нему вскарабкалась былая память,

И крик всего, что прежде он любил,

Воспрянул ввысь и вызвал луч ответный,

Как будто бы на свой же зов заблудший

Ниспосланный таинственным Всевышним.

Ведь и внизу Единству нет предела.

Для собственных очей неразличимо,

Оно живет в своих же мрачных безднах,

Тая несознанную общность мира

В бесчувственной несметности Материи.

Тот семя-дух, посеянный во Смутность,

Лишается божественности дивной,

Скрывая Силы собственной всемощь,

Скрывая собственной Души всемудрость;

Орудье собственной всевышней Воли,

Он топит знанье в безднах Несознанья;

Приемля боль, ошибку, скорбь и смерть,

Он платит дань невежественной Ночи,

Собой спасая падшую Природу.

Теперь он знал себя, свой вечный дух,

И знал, зачем душа его пришла

В неистовые сумерки земные,

Чтобы помочь труду заблудшей Силы,

Что разделеньем мнит достичь Единства.

Два духа было в нем: один — широк,

Могуч, свободен в вышине привольной,

Другой — мятежен, скован, напряжен —

Лишь часть земная высшего собрата.

И все ж их связь смогла связать два мира;

Далекий вздох донесся, смутный отклик;

Не все избылось в той тиши бескрайней.

Самосознаньем все же тлело сердце,

Что где-то далеко внизу терялось, —

Светильник одинокий в безднах Ночи, —

Недвижное в избытке пылкой воли,

Покинуто в бессмертьи одиноком,

Его живое, жертвенное сердце

С мистическим стремилось преклоненьем

В далекий свой исток любви и света.

В лучистой тишине мольбы безгласной

Оно воздело взор к незримым высям,

Из алчущих глубин восстать не в силах.

В том судьбоносном трансе, в самом центре

Безмерности его, на полпути

Меж «я» его свободным и «я» падшим,

Cвязник меж Божьим днем и ночью смертных,

В моленьи обретя закон единый,

В блаженстве обретя исток всего,

Презрев сухую радость в одиночку,

Презрев покой, что сущ ради покоя,

Оно воззвало к той, ради которой жило.

Единственной мечтой пылая страстно,

Оно казалось скрытым тихим храмом,

Где под одним бестрепетным лучом

Уснул серебряный священный пол

И где в мольбе коленопреклоненной

Незримое Присутствие сияло.

В объятьях избавительного мира;

О большей истине лишь сердце знало.

Все остальные части онемели,

Объятые сцентрированным сном,

Смирясь с размеренной неспешной Силой,

Что терпит скорби и пороки мира,

Смирясь с вселенским долгим промедленьем,

Чтоб ждать вневременно сквозь лет терпенье,

Когда, на их молитвы отозвавшись,

На землю, к людям низойдет Она.

Тот пылкий центр теперь лишь звал Ее.

Тот одинокий огнь пылал бессмертно,

Прозреньем полня ум пустой и волю;

Казавшись мертвым, все же он не гас

И силой непреложной жил и рос.

Питаем интуицией блаженства,

К которой стал ключом покой активный,

Тот огнь все ж тлел в пустых пучинах жизни

Средь абсолютных отрицаний мира.

К Безвестному стремил он зов безмолвный

И собственных надежд внимал шагам,

Что возвращались из пустых безбрежий,

И ожидал всевластного Глагола,

Что сквозь недвижность замершего духа

Нисходит, изрекаемый Всевышним.

Конец Песни 3

Примечания

1) Какэмоно (яп.) — традиционный японский вертикально висящий свиток из бумаги или шёлка, наклеенный на специальную основу и снабженный по краям деревянными валиками, живописный или поэтический, один из элементов архитектурного стиля сёин-дзукури, сложившегося в ХV—ХVI вв. Вначале получил распространение живописный свиток, выполняемый в стиле монохромной живописи суйбокуга. В дальнейшем популярность приобрели каллиграфические свитки, использовавшие японские стихи, изысканно простые по форме и содержанию. Как правило, помещается вместе с композицией из цветов в специальной нише — токонома, предназначенной для основных украшений интерьера.

2) Хризалида (лат. chrysalis (род. п. chrysallidis)) — куколка бабочки.

Перевод с английского: Ритам (Дмитрий Мельгунов). Шри Ауробиндо. Савитри 3-3 Новое Творение. Ритам.

источник